интервью

Вашему вниманию предлагаются наиболее интересные вопросы и ответы, выбранные из интервью различных изданий и опубликованные за последние пятнадцать лет. Эта подборка будет постоянно обновляться и пополняться.

— Вы актер театра и кино, режиссер, хореограф. Какое начало в Вас сильнее?

— Я актер и режиссер одновременно, хотя образование у меня только актерское. Но я Близнец по гороскопу, поэтому такое сочетание вполне нормально. Быть только актером или только режиссером трудно, то и дело хочется из одного состояния перейти в другое.

— В режиссуре и хореографии Вы считаете себя дилетантом или все-таки профессионалом?

— Ненавижу полупрофессионалов. Это люди, успокоившиеся и самодовольно уверенные в том, что они якобы "могут все". С такими лучше не связываться. Так как по своей первой профессии я недоучившийся математик, то отвечу так: полупрофессионал в два раза хуже дилетанта, а дилетант в два раза хуже профессионала. То есть полупрофессионал - это самое страшное. Дилетант, кстати, может зайти довольно далеко за счет того, что он не испорчен штампами. Типичный пример - лучший, на мой взгляд, за последние двадцать лет хореограф нашей страны Евгений Панфилов, который из Перми каждый год привозил свои балеты на фестиваль “Золотая маска”. Я же не совсем дилетант. Режиссурой и хореографией я стал заниматься до Щукинского училища, еще, когда учился в МАИ и играл в студенческом Агиттеатре МГУ. Я был бы против понятия "дилетант", если бы был доволен системой профессионального образования. К сожалению. Оно в катастрофическом состоянии.

— А как же восприятие зрителей, воспитанных на классических балетах? Вы не допускаете, что им тяжело будет воспринимать ваши "изыски"?

— Сейчас - да, что будет завтра - неизвестно. В конце концов, Россия всегда была щедра на нестандартные решения: не имея импрессионистов, наша страна дала в начале века просто взрыв авангарда, достаточно вспомнить Малевича и Кандинского. Они работали одновременно с Репиным, и все было нормально. Тогда же появились на сцене Таиров и Мейерхольд - это тоже было нестандартно и порой непонятно для того времени. Для меня классическая хореография бедна лексически, я не использую движения, которые видел где-то. Я ставил в Финляндии мюзикл "Can-can". Там должно было быть семь канканов. Это самый известный танец, который трудно представить не так, как он обычно исполняется. И приходилось все придумывать заново. Я даже придумал "канкан ртом". Исполнительницы выбегали на самый край сцены в яркий пучок света. За сорок секунд двенадцать девушек языком и губами доводили публику до экстаза.

— Что для вас интересней - театр или жизнь?

— Для меня театр гораздо интересней жизни: на сцене можно пережить то, чего нет в реальности. Театр энергичней жизни, театр сексуальнее жизни

— Отношения между людьми в театре не эталон для подражания. Хватает и глупости, и расчета…

— Это уже из области человеческих взаимоотношений и потому вне сцены. В театре мне не нравится подмена: вот приходит режиссер и говорит: “Я вам принес пьесу, и это будет новое слово…” А на самом деле нового слова нет, а есть просто неразбериха. Если ты торгуешь плохим товаром - за это надо отвечать

— Но может быть такие режиссеры и поступают правильно. Неужели вам больше нравится сидеть на завалинке, имея собствен театр, и ждать момента, когда люди о вас вспомнят?

— Я отвечаю за товар. Делаю спектакль и приглашаю людей прийти посмотреть. Если хотят, могут за это заплатить сто рублей и попытаться осмыслить, что я хотел сказать… Потому что подобное осмысление отличает людей от животных. Я постоянно задаю себе вопросы и стараюсь найти ответы. Хочу понять, скажем, зачем вы пришли ко мне?

— А с какой целью к вам обычно приходят журналисты?

— Не знаю. Я плохо отношусь к журналистам

— Потому что вас критикует вся столичная пресса? Может быть, вы себя переоцениваете?

— Нужно называть вещи своими именами. Критиков нет. Журналисты работают в желтом цвете и занимаются проституцией… Вот картинка. Я не осуждаю. Просто на данный момент она у нас такая.

— Вам не кажется, что именно за это вас критики не любят? Одни названия статей чего стоят: “Режиссер - это профессия, а не то, что об этом думает господин Виноградов”?

— Меня не любят потому, что я не укладываюсь в общепринятые представления. Я работал со многими режиссерами, но девяносто процентов режиссуры сегодня - это “выйди справа и встань поглубже, а ты - выйди на авансцену и говори громче”. Я не утрирую. Пораскинуть мозгами этим режиссерам не мешало бы. В студенческие годы была хорошая шутка: “Только падение с 11-го этажа заставило студента пораскинуть мозгами”

— Вы считаете, что театральный мир ушел далеко от журналистского? У вас самих кругом отсутствие элементарной порядочности и профессионализма.

— Согласен. Но самая главная беда современного театра - это отсутствие поколения. Нет обстановки, которая была в шестидесятые, семидесятые годы…. Было поколение, которое исповедовало какие-то единые идеи не только в “Современнике” или на Таканке. А сейчас - кто в лес, кто по дрова. Вначале могут создать приличную вещь, а потом заняться проституцией. Мы смотрим друг на друга, но мы не вместе, во всем не вместе. Поэтому нет поколения. Дело в каком-то непонятном векторе, в полном отсутствии течения…

— Ваше участие в многочисленных проектах при наличии собственного театра не попадает под “Отсутствия вектора”?

— Раньше, чтобы стать врачом, учились не шесть лет, а двадцать. И это было правильно. Я, как и все, недополучил образование в Высшем театральном училище и дополучаю его таким образом. Когда пойму, что стал профессионалом, я успокоюсь

— Когда вы только решили стать актером, как представляли себе будущее?

— Я мечтал об одном - о работе. На собеседовании у меня спросили: “А если предложат интересную роль, но в провинции, поедешь?” Я ответил, что да. И это было искренне. И сейчас я думаю точно так же. Хотя сам коренной москвич. Если говорить об энергетике нашего города, мне здесь не очень нравится, потому что она перенасыщена. Людьми, бессмысленными телодвижениями. Меня в Москве устраивает то, что это концентрация культуры в первую очередь. Это то, что меня держит здесь. Если раньше у нас было две столицы культуры, то сейчас осталась одна Москва. Сюда стремятся все - актеры, режиссеры. Это центральный город в том деле, где я занят. У меня был период, когда я год провел в бесконечных гастролях, за сезон проехал 35 городов. И понял, что долгое пребывание вне Москвы губительно.

— Вы называете себя свободным человеком. А как же ваша компания?

— Если она начнет меня напрягать, я на время приостановлю ее работу, если пойму, что наш спектакль неудачен, переделаю его или отменю. Нет человека, который бы руководил мной. Я человек, который учредил компанию. Для меня компания в традиционно русском понимании этого слова - группа людей, которым хорошо вместе. Которые занимаются одним делом - делают культурные проекты.

— Сколько часов в день вы работаете?

— Много. Обычно мой рабочий день начинается в 10 часов, а заканчивается в 12 часов ночи.

— А как же богемная жизнь?

— Богема? Вы о чем? Я и так мало сплю, а жаль. Потому что спать надо много. Знаете, почему Софи Лорен замечательно выглядит в свои 65? Потому что спит полдня. Я думаю так - сначала стать Софи Лорен, получит право на сон и зафиксировать его в Конституции. А потом уже вести богемную жизнь.

— Насколько вы практичный человек?

— Что касается кухни - может, и любил бы готовить, если бы было время. Потому что в этом есть момент режиссуры. А так, я не умею рассчитывать деньги, поступать, как выгоднее, смотреть вперед. Я скорее импульсивен. Бытом занимаются мои близкие. Излишний практицизм не люблю в принципе. Не хотел бы стать счетной машиной. Я и на компьютере умею только печатать. Хотя среди моих коллег есть люди, которые буквально сошли с ума на компьютерах - живут в Интернете. А мне общение через Интернет представляется напрасно потраченным временем. Я вообще достаточно странно отношусь к общению как к таковому. Частое общение меня тяготит, если честно.

— Значит, одиночество для вас награда?

— Да, и я часто мечтаю о возможности почаще побыть с самим собой. Но специфика моей жизни, моей профессии не дает этого. Жаль.

— Вы себя хорошо знаете?

— С годами узнаю все лучше и лучше. Приходит опыт и это приятно. Знаю одно: сейчас я вступаю в наиболее комфортный для себя период. Когда нет юношеского идиотского максимализма, который основан в первую очередь на незнании. Дай бог, чтобы у меня как можно дольше продлилась ситуация, когда я все знаю и еще могу.

— У писателя Марка Харитонова есть теория, что уровень мечтаний выявляет уровень личности и суть человека. “Если б я была царица,- третья молвила девица, - я б для батюшки царя родила б богатыря”… Только "царское" желание может сделать царицей. Хотелось бы узнать ваш уровень претензий в искусстве, есть ли у вас "царское" желание?

— Я не ставлю себе цели, например, получить “Оскара” или съездить на Каннский фестиваль. Но могу сказать, что я очень жадный человек и мне многое хочется сделать. Создание собственного маленького коллектива - это тоже не самоцель. Мне не нужно иметь свой кабинет, свою труппу артистов и чтобы на афишах стояло мое имя - это все вещи достаточно призрачные. Но я хочу играть, хочу ставить, и понятно, что и то, и другое я смогу делать, будучи сам хозяином своего дела. Мне интересно ставить и экспериментальные спектакли, и я уже заражен работой на большой зал.
У меня лежат два сценария для кино. Бог даст, я это когда-нибудь сделаю. Для меня это необходимость, как говорил Набоков, избавиться от идеи. Только выдавая продукт, я могу хоть немного успокаиваться.

— Возникают ли в связи с этим у вас проблемы в обычной жизни?

— К сожалению, я доставляю большое неудовольствие окружающим меня людям, потому что вечно занят, где-то мотаюсь, вечно чем-то обременен - идеями, замыслами, проблемами. Сложно со мной понимаете?
А по поводу жизни я придумал довольно странную фразу, она немножко запутанная и заумная, хотя на самом деле абсолютно проста: Я получаю удовольствие от жизни, только преодолевая неудовольствие, ею вызванное. Когда тишь да гладь, да божья благодать, мне становится безумно скучно и тоскливо, но такое бывает очень редко, потому что проблем много и становится все больше и больше. С годами становишься все менее свободным, а чтобы стать свободным хоть на какое-то время, приходится от очень многого отказываться и со многим бороться.

— Для вас существует в искусстве проблема времени?

— Сейчас происходит смена поколений, везде - в актерском деле, в режиссерском. Сейчас многое зависит от высказываний нашего поколения, людей, которым 35-40 лет. Потому что рано или поздно вся эта бодяга, которая существует в стране, это деление на богатых и бедных, это беспокойство, эта неуверенность в завтрашнем дне - все это пройдет или во что-то выльется, в лучшее или худшее, но какая-то стабилизация все-таки наступит. Что будет тогда с культурой, а значит, и с человеком? Это зависит именно от нашего поколения. Мы, сорокалетние, воспитаны на очень странных вещах, на ироничном восприятии эпохи. Но очень нужно, чтобы наше поколение преодолело циничное отношение к жизни. Теперь за нами важность каждого высказывания в искусстве.

— Считаете ли вы себя сложившимся человеком?

— Как ни странно, еще нет. Я меняюсь очень сильно и по взглядам на мир, и в профессии. Мне не хватает одной вещи, которая слишком поздно ко мне приходит - жесткости, умения говорить "нет". Наверное, когда я смогу выговаривать это слово спокойно, глядя в глаза, я смогу сказать, что состоялся как человек.

— Есть неудачи в вашем творчестве, которыми вы дорожите больше, чем иными победами?

— Уроков всегда больше из поражений, чем из побед. Победа, так или иначе, расслабляет. А поражение заставляет держаться в хорошем тонусе и переходить к каким-то новым рубежам.

— Когда появились “Служанки”, вас сразу провозгласили модным актером. Что значит "модный актер"? По-моему, актер может быть или хорошим, или плохим.

— Подразумевается, наверное, что этот человек у всех на слуху, как известная телепередача. Но для меня это понятие не то что оскорбительно, оно меня очень тревожит. Потому что модно - это значит сегодня носят короткие Схбки, а завтра - нет. Понятие "модный" - это страшно для актера. Самое главное - это известность. Вот с известностью уже можно куда-то идти и на что-то рассчитывать.

— Испытываете ли вы вол­ ние перед выходом на сцену?

— Волнение перед выходом бывает всегда, и это нормально. Я знаком с великой русской балериной Натальей Макаровой. И вот она (пятидесятилетняя тогда прима мирового балета) спросила меня, тогда еще щенка, волнуюсь ли я перед выходом на сцену. Я сказал: “Конечно, но в последнее время меньше”. Она посмотрела на меня с удивлением: “Ой, а я вот каждый раз трясусь и трясусь”.

— Откуда такая страсть к хореографии? Как это все вами изучалось?

— Я нигде хореографии не учился специально. Сначала начал двигать себя, потом других. Схема очень простая: надо научии тело разговаривать, потом научиться за ним записывать, а потом - это отдавать другим. Для меня форма очень важна. Когда я работаю хореографом, стараюсь не использовать банальную хореографическую лексику - это мой принцип. Движения, которые уже знакомы зрителю, не представляют для него никакого интереса. Пластика должна удивлять.

— От чего зависит успех актера - от таланта или от умения пробиваться?

— Для меня успех выражается не в количестве полученных премий, не в журнальных обложках и поклонницах у подъезда. В этой профессии нахрапом взять ничего нельзя. Можно "взлететь" на год, на два, снимаясь в сериалах похожих друг на друга. Однако, не имея таланта, актер начинает себя тиражировать. А зрителям тираж не интересен. И тот самый успех становится "могильщиком" актера. Не зря сказал Киплинг: “Равно встречай успех и поруганья, не забывая, что их голос лжив”.

— Актером какого амплуа вы себя считаете?

— Считаю, что амплуа у меня нет. Я люблю перевоплощаться и быть разным. Дистанция между графом де Келюсом из сериала “Графиня де Монсоро”, моим героем в “Самозванцах” и тем же Висленевым в сериале “На ножах” – огромная.

— А в чем причина успеха сериала “Графиня де Монсоро”?

— Может быть, это произошло потому, что сериал делался в хорошем смысле слова легкомысленно. Была легкость в процессе, легкость в наших взаимоотношениях. Все это давало свободу творчества.

— Самая распространенная актерская мечта - сыграть Гамлета. А о какой роли мечтаете вы?

— Я стараюсь не мечтать. В данном случае я верю в судьбу при встрече с какими-то ролями, как при встрече с какими-то людьми. Это вещи равноценные, равновероятные и равноважные. Поэтому не нужно думать о человеке, которого ты хочешь встретить, нельзя его искать, потому что, когда начинаешь искать, все дальше и дальше уходишь от него. Так же и роли. Тебе должно даться это, в какой момент - не твое дело. Англичане замечательно говорят: дальше всех зайдет тот, кто не знает, куда идти. Поэтому я не хочу играть ничего и хочу играть все.

— Сергей, я бы хотел, чтобы в качестве эпиграфа к нашему разговору были строки из стихотворения Владислава Ходасевича:
" ... Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг - а иной ".
Из этих строк вытекает мой первый вопрос, в творчестве вы часто предпочитаете падать вниз головой?

— Если имеется в виду умышленное самоубийство, то нет, конечно, вообще я очень не люблю проигрывать, и очень переживаю любой проигрыш, пп°еживаю, непопадание в публику, не успех того, что я делаю, а такое бывает. Такое бывает достаточно часто, потом долго не могу встать на ноги, то есть для меня это очень существенная вещь, хотя я иногда чуть позже понимаю, что надо было это предугадать. И избежать этого. Если же речь идёт о главном слове в этом двустишие - иной.

— Совершенно точно.

— Да, конечно же, хочется быть иным, в том смысле, что не плыть по течению, в том смысле, что не делать, так как все, при этом избегая хвастовства, избегая пустого формального самовыражения, высасывания из пальца такой псевдоновизны. Я недавно заметил одну очень странную вещь. Что бы прозвучать, мне нужно быть немножко на чужой территории, так скажем, то есть для меня гостевые матчи, если переходить на футбол, гостевые матчи оказываются более результативными, чем матчи домашние. Почему это происходит? Потому что, когда я играю на своём поле, я занимаюсь вещами, которые интересны только мне. И в результате я часто показываю то, что интересно только мне и больше никому. А поскольку театр и любое проявление искусства и литературы требует отклика. В театре нельзя работать в стол, а в литературе можно работать в стол, хоть и это немножко грустно…
Но это тупиковый путь…
Да, тебя не читают, но, по крайней мере, была масса примеров тому, как люди писали в стол в надежде, что это будет прочитано позже, и это происходило таки. Я не думаю, что Булгаков мечтал о том, что роман Мастер и Маргарита будет опубликован, пока жив Сталин. Я думаю, что он не был настолько наивным человеком - он специально писал в стол, причём все там 10 или12 лет пока шла работа. Театр же в этом смысле, искусство достаточно трудное, потому что оно требует немедленного реального ответа. Если нет ответа - нет театра. Ведь театр складывается из двух составляющих - из того, кто на сцене, и из того, кто в зале. Так вот играя на чужом поле, я предлагаю игру, которая, может быть, более усваивается, она более рассчитана на внешний какой-то отклик. Потому что, когда я делаю, что-то сам на своём поле, я меньше всего думаю об успехе и признании. Я думаю о зрителе, естественно, я думаю о том, что бы всё прочиталось, когда я, допустим, делаю хореографию в своих спектаклях, артисты уже знают, что есть такое понятие - читается с ног, или читается с рук. Это значит, что самое выразительное движение, на которое в первую очередь кладётся глаз в эту секунду - ноги, либо руки. То есть мне очень важно, что бы это всё читалось, так как я не хочу делать вид, что зритель тупее меня. Но вот мне интересно было сделать Набокова и Генри Миллера, или Кортасара 6 лет назад. Мне это было интересно, я это делал независимо от того, народ слышал ли, читал ли, представляет ли себе вообще, о чём идёт речь. Вот поэтому, играя на чужом поле люди более адекватны к востребованности, и поэтому это мне удаётся легче, но, только падая вниз головой, я чувствую себя собой, я чувствую, что я не вру, и мне комфортно только падая вниз головой - если я ответил на твой вопрос.

— В одном из интервью вы сказали, что не любите Есенина категорически, а любите Ходасевича. Естественно, это два совершенно разноплановых поэта. Расскажите, чем далёк от вас Есенин, и чем близок Ходасевич?

— Я не люблю нахрапистых людей в чём бы то ни было, и в жизни и в творчестве, и в кино. Я не люблю когда напирают. Есенин всегда был для меня человек, который шёл на пролом. Я говорю и про его жизнь, и про его поэзию. Я могу оценить отдельные какие-то стихотворения, они могут быть мне интересными, но если я беру книжку, то я читаю не стихотворения - я читаю автора. Подобного рода позиционирование, как у Есенина мне не приятно, поэтому это отложило отпечаток и на всё собрание сочинений. В этом смысле Ходасевич мне гораздо ближе: во-первых, потому что он очень остроумен, и при этом он деликатен и интеллигентен в подаче, и в нём существует такая доля замечательного тонкого скепсиса по отношению ко всему, которая просто очень присуща мне.

— Если можно поподробнее о программе “Из окна. (Сергей Виноградов читает стихи Владислава Ходасевича)”. Как родилась идея, как шла работа, удовлетворены ли результатом, есть ли планы продолжить подобные программы?

— Дело в том, что я придумал некий цикл…

— А это именно вы придумали?

— Сделать большой цикл - соединение поэтического театра с видеоартом. Видеоарт при весьма скромных финансах, что называется, так как видеоарт надо снимать большими силами и средствами - поскольку качество, когда речь идёт об искусстве кино или об искусстве телевидения, качество изображения, качество съемочное, играет колоссальную роль. И даже больше чем в каких-нибудь художественных фильмах. Потому что искусство должно быть качественным в первую очередь. И это было единственное, что меня беспокоило. Цикл передач был предложен руководству канала, и заинтересовал его. Ходасевич просто первая из передач, которые вышли. Заявлено порядка восьми программ, формат стандартный - 27 минут. Это совсем разные поэты. Если через запятую их написать, будет впечатление, что после запятой следующая фамилия написана другим человеком. А они написаны мной. Принцип только один - то, что я понимаю, то, что я чувствую, и то что, как мне кажется, можно было бы интересно и адекватно выразить маленьким таким телевизионным фильмом. Сейчас я заканчиваю вторую передачу. Снимаю её очень долго, так получилось, потому что мне были нужны четыре времени года. И вот сейчас я четвёртое время года получаю. Это передача по японской поэзии. Читаю пятистишия вместе с моей артисткой, с которой я достаточно давно уже сотрудничаю - уже больше трёх лет, она играла у меня в спектакле по Генри Миллеру. Мы читаем и по-русски и по-японски. Это попытка некого европейского взгляда на восточную поэзию.

— Давайте немного поговорим о зарубежной литературе. Я знаю, Вы любите Виана, Миллера, Фаулза, Кортасара, эта любовь идёт больше через призму актёрской, выгодной постановочной работы, или от души, от чтения для себя?

— Нет, я вообще очень щепетильный в выборе материала, в выборе авторов, которых сам ставлю, и очень редко соглашаюсь на какие-нибудь компромиссные вещи - это вот на тему падать вниз головой. Не всегда это оказывается понятым и принятым залом, аудиторией. Я об этом уже сказал, я читаю не книжку, я читаю автора. Если я в автора попадаю, то я попадаю в него чаще всего на всю жизнь и целиком. Если уж я попал 15 лет назад в Бориса Виана, я попал целиком и надолго, и остался с ним на долгие годы, и до сих пор вынашиваю какие-то планы. С Вианом была история наиболее трудная, потому что человек уникален тем, что оказался гениален как писатель, поэт музыкант, композитор, певец - столько гениальности в одном человеке за 39 лет его жизни... Это потребовало целиком погружения в автора. Я люблю ставить автора. Я люблю найти некую театральность в писателе, как таковом. Когда я ставил “Пену дней”, мне говорили, как ты вообще это будешь делать? Это даже перевести было трудно. И мне для этого понадобилось поставить почти балет. Больше половины того, что происходило в “Пене дней”, именно в варианте театральной компании, в варианте 2000 года - больше половины - это балет. В варианте, допустим, Кортасара, была очень музыкальная история и тоже балет, потому что я к этому сильно привязан. Движение даёт возможность передачи в большей степени, чем драма, передачи некой атмосферы в которой существует писатель. Жест бывает часто более ёмким и более выразительным. И он имеет такую интересную особенность - жестом соврать труднее.

— Как вы считаете, может ли быть хорошим спектакль на слабом материале, и вытягивает ли слабый спектакль хорошая литература?

— Бывает по всякому, не случайно говорил Мейерхольд, что может поставить телефонную книгу, не в буквальном смысле подходя конечно. Для спектакля самое важное это идея, решение, ход. Поэтому можно взять великую пьесу и её проиграть. Только по одной простой причине, что нет идеи и нет решения, а есть просто желание увидеть афишу с таким названием и больше ничего. Это гибельный путь. В данном случае идея в театре важнее, чем чтобы-то ни было, даже важнее материала. Идеальный вариант, когда хороший материал провоцирует хорошую идею и тогда получается шедевр. Это бывает крайне редко - совпадение того и другого.